В Петербурге вовсю строится "Лахта центр", чуть не каждую неделю мы видим, как к нему прибавляется несколько этажей. В конце концов, если не произойдет никаких неожиданностей, он станет самым высоким зданием в Европе. Однако в целом проект высотного Петербурга по большому счету провалился. Архитектурный критик Мария Элькина попыталась разобраться почему.
Быть или не быть небоскребу — вопрос, для мира лишенный смысла. Здания высотой несколько сотен метров давно отвоевали себе место под солнцем благодаря не только эффектности, но и вместимости. Адвокаты небоскребов, среди которых множество людей образованных и разумных, в качестве главного аргумента приводят замечание, что, случись нам всех людей, которые сейчас живут в высотках, равномерно расселить по поверхности земли, места останется мало, а со временем и вовсе нисколько. Противники башен упирают на психологический аспект: оторванный от земли, человек не может чувствовать себя хорошо и естественно. В лабиринтах этого спора, всевозможных нюансах, предположениях и пересчетах можно было бы заблудиться, но для Петербурга все они имеют второстепенную важность. Вопрос о небоскребе здесь — вопрос об изменении вида на город. Какие уж тут полезные площади!
Линия
С легкой руки Дмитрия Сергеевича Лихачева в лексикон петербуржцев прочно вошло словосочетание "небесная линия". Впрочем, могло бы войти и по любой другой причине. Английское skyline является точным синонимом и употребляется как одна из важных характеристик любого города. Грубо говоря, речь идет о силуэте. Вид на Манхэттен знаменит, скажем, как раз обилием вертикалей, а на Рим — регулярными всплесками куполов на ровном фоне. И все–таки в Петербурге вот этот самый skyline действительно несет в себе нечто редкое и особенное: он открывается прямо внутри города.
Для того чтобы увидеть небесную линию Петербурга, не нужно отходить в сторону, подплывать к нему на корабле или забираться на высокое сооружение. Небесную линию можно всегда наблюдать изнутри, вот в чем редкость. Дело в том, что Петербург — типичный барочный город, и по смыслу, и по устройству.
Перспективы улиц нередко здесь упираются в шпили или в купола. Пушкинское "И ясны спящие громады пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла" вполне точно описывает его структуру. И даже задолго до Пушкина, в середине XVIII века, уже было ясное понимание того, что Петербург — город открытых видов. Гравюры Михайло Махаева, подаренные Елизавете Петровне вместе с картой города на его 50–й день рождения, доказывают, что плоскостное самосознание у Северной столицы было чуть не со дня основания.
Уникальная петербургская ситуация сложилась в силу двух обстоятельств. Во–первых, ровный природный рельеф местности в дельте Невы. Стой город на холмах, как Рим или Москва, ни о какой открытости и речи бы быть не могло. Во–вторых, у Петербурга нет средневековой истории, а значит, нет узких кривых улиц (почти) и нет высотных доминант.
Вертикаль
Вертикали в городах появились задолго до современных небоскребов. Флоренция или Болонья в XII столетии отдаленно напоминали современные Шанхай или Гонконг: их силуэты украшали десятки высоких башен. Большая часть из них, к слову, была возведена частными лицами в качестве фортификационных сооружений.
Кроме того, вплоть до конца XVII века города были практически неизменно окружены стенами, а значит, просторы были непозволительным излишеством.
История романа — или борьбы — Петербурга и высотности начинается при Николае I. Начало строительного бума вынуждает ввести первый в истории города регламент, ограничивающий максимальную, а не минимальную высоту гражданских сооружений. Ни одно из них теперь не могло быть выше козырька Зимнего дворца, то есть 24,5 м. Пейзаж все равно стал меняться — и к рубежу веков довольно существенно: на Невском вид на Адмиралтейский шпиль стал перебиваться куполом Дома Зингера (ныне — Дом книги), на Гороховой — шпилем универмага "У Красного моста". Происходит то же, что и в других мегаполисах: и церковь, и государство утрачивают монополию на контроль за городом, и в том числе на создание его доминант. Тут нет никакого магического заговора: именно такой слом происходит и в мировоззрении. Кто знает, может быть, не случись революции, Петербург стал бы городом небоскребов еще в 1920–е годы. Учитывая, что институт планирования в поздней императорской России был развит плохо, такое вполне можно предположить.
Кольцо
Семьдесят лет советской власти парадоксальным образом помогли городу сохраниться. Разве что телебашню построили. Все развитие происходило по большей части за пределами исторического центра. Более того, высказывалась идея, что принцип старого Петербурга стоит копировать в новой застройке, результат попыток это сделать мы наблюдаем на примере шпиля Финляндского вокзала.
Количество вертикальных доминант даже уменьшилось. "Жаль только, что теперь издалека мы будем видеть не нормальный купол, а безобразно плоскую черту" — Иосиф Бродский прав отчасти. Было бы куда трагичнее, если бы купол собрались заменить на что–то посолиднее. Словом, до начала 1990–х наш город дожил практически без видовых потерь. Единичные случаи вроде гостиницы "Советская" не стоит считать критичными.
Произошла тем не менее другая драма, которая отчасти и определила последующее развитие событий: центр города отделился от периферии, в сознании жителей это сейчас как будто бы два разных мира, хотя тот и другой до поры до времени оставались сравнительно равномерно распластанными по поверхности земли.
Городом, где глаз упирается в горизонт, Петербург перестал быть всего–навсего последние лет пятнадцать, как раз в силу того, что более или менее бережно было принято относиться к его старому ядру, а все остальное считалось совсем уж никчемным, и вроде не было никакого резона бороться за его качество. Зато появилась неслыханная свобода для частных компаний и подспудное ощущение, что пора освободиться от оков ограничений и наверстать, как казалось, упущенные при СССР возможности.
В такой атмосфере проходили конкурс на "Охта центр" и последующая кампания против его строительства. С одной стороны говорили: город должен развиваться, с другой — про ту самую небесную линию. Как будто бы между одним и другим существовало противоречие. Разрешилось, как известно, тем, что первый настоящий петербургский небоскреб перенесли подальше от суровых глаз охранителей, в Лахту. Теперь говорят, что и там он будет хорошо виден из центра, некоторые даже утверждают, что уже сейчас могут наблюдать здание от Эрмитажа.
Кроме офиса "Газпрома" было еще несколько скандалов: с ЖК "Монблан" на Выборгской улице, со зданием новой биржи на Васильевском острове (с нее в итоге срезали два этажа), построенным рядом с ней ЖК "Финансист", с комплексом "Серебряные зеркала" на Петроградской стороне.
По правде сказать, один только "Охта центр" никак не решил бы судьбу петербургского силуэта. Он мешал бы глазу не намного больше, чем телебашня. Беда пришла, как всегда, не оттуда, откуда ждали. Пока много лет разгорались страсти по газпромовскому небоскребу, город продолжал застраиваться и незаметно для общественности бил старые высотные рекорды. Долгое время самым высоким зданием в Петербурге был Петропавловский собор (122,5 м по шпилю), следующим за ним — Исаакиевский (101,5 м). В 1980–е ЦНТИ робототехники и кибернетики сместило его со второго места (104,5 м), но и тут была некая логика: все же научно–исследовательский институт — это храм науки, и здание до сих пор кажется если не красивым, то любопытным.
Но вот уже в начале 2000–х Исаакий вдруг обогнал неизвестный дом на Богатырском проспекте, а потом еще один на Комендантском, и "Лондон–парк" на проспекте Просвещения, и бизнес–центр "Атлантик сити" на улице Савушкина. В конце концов и Петропавловку потеснили дом "Александр Невский" в Рыбацком и "Лидер Тауэр" на площади Конституции. Ни одна из названных построек не вторгается в виды от Эрмитажа, но от этого не должно становиться легче. Сам факт их появления и есть основной симптом заболевания. Облик большинства этих зданий нельзя назвать хоть сколько–нибудь пристойным, и не из–за высоты.
В небесную линию Петербурга вторглись не просто высотки, в нее попали не обладающие какими–либо архитектурными достоинствами сооружения, и только это и стоит считать истинным проигрышем.
Мы с самого начала неправильно поставили вопрос и ошибочно оценили происходящее. В конце концов, города иногда преображаются, и это не делает их хуже. Башни в Болонье сначала построили, а потом снесли, и ни на одном из этапов город не стал каким–то особенно ужасным. Манхэттен за считаные десятилетия превратился в лес небоскребов, и едва ли кто–то скажет, что он испортился, — наоборот, стал одним из самых эффектных мегаполисов в мире. Думать надо было не о сохранении ситуации, а о том, как правильно, со вкусом произвести преображение Петербурга. Ввысь или вширь — второй вопрос, то и другое могло бы оказаться удачным. Обидно ведь не то, что какое–то там здание выше Петропавловской крепости. Невыносимо, что это разлапистый, скучный жилой комплекс. Высотные рекорды должны были быть подкреплены такими же большими созидательными амбициями.
Неловко и грустно смотреть на Петербург с купола Исаакиевского: жемчужина европейского градостроительства окружена хаотичным нагромождением никчемных двадцати– и тридцатиэтажных домов. Так что страшны не нарастающие этажи "Лахта центра", страшно, что кольцо становится все более и более плотным.
Революция на горизонте
Одним из самых ярких случаев изменения силуэта города в современном мире следует назвать Лондон. Британская столица, вынужденная ради выживания за последние 50 лет преобразиться из индустриального центра в финансовый, давно известна широтой взглядов. Когда в начале 2000–х здесь построили небоскреб Mary Axe по проекту Нормана Фостера, это казалось смелым шагом. Shard Ренцо Пьяно, появившийся почти 10 годами позже и бывший на момент постройки самым высоким зданием Европы, вызвал массу споров. Тем не менее настоящей сенсацией оказалось исследование, проведенное несколько лет назад, согласно которому в Лондоне в ближайшие годы может появиться несколько сотен небоскребов. Дело в том, что участки принадлежат частным лицам, а закона, ограничивающего высотность, в Лондоне нет. Положение вещей там все равно лучше, чем в Петербурге, поскольку в Британии одна из лучших архитектурных школ и твердая установка на то, чтобы заказывать проекты известным архитекторам. Лондонские перемены могут шокировать и возмущать, но тотальным провалом они точно не станут.
