Человек и ружье. "Балканский рубеж" Андрея Волгина

Автор фото: kinopoisk.ru
Про Вторую мировую в кино, кажется, все рассказано, появляются фильмы и о других войнах — скоро должно выйти "Братство" Павла Лунгина про афганскую, и вот — первое кино о югославском конфликте 1990–х. Секретный отряд, который должен был занять аэродром Слатина в Приштине еще до подхода основной российской группировки; в исторической части все правдиво — даже отряд такой существовал, правда, в нем было не восемь человек, а 18.
Но у российского военного фильма всегда есть обременение, сверхзадача — он стремится рассказать "обо всем сразу", то есть прочесть нам заодно лекцию о международном положении. Но ввиду объемности и неоднозначности югославского конфликта (как и любой гражданской войны) это напоминает попытку вычерпать море. "Балканский рубеж" в этом смысле взваливает на себя непосильную ношу. Сам конфликт, который показан, конечно, односторонне, и история боевой группы, члены которой были разжалованы и теперь мечтают вернуться в строй, — при всем желании эти истории никак не соединяются. Поскольку тут два разных жанра: драма распада государства, драма народов — и боевик.
Впрочем, был вариант, при котором эти повествования можно было еще как–то сшить, — за счет хорошо прописанной психологии героев и какого–то бэкграунда. Что такое постсоветский человек военных времен 1990–х? Он пережил несколько травм — распад собственного государства, потеря всех ориентиров, статуса, идеалов. Если подумать еще немного, можно понять, что в Югославию наши военные–миротворцы отправляются именно для того, чтобы доказать себе, что они еще могут быть полезны. Поэтому крайне важно рассказать хотя бы кратко историю каждого из героев.
Любая стрелялка сегодня не делается без психологии — пока не узнаем героев, не можем им хоть чуть–чуть посочувствовать. Нам предлагают сопереживать им просто потому, что они "наши". Это, вероятно, кажется убедительным с точки зрения пропаганды, но у кино свои законы, важно, чтобы зритель верил в существование героев. Простой агитацией его не возьмешь — он сегодня гораздо более информирован, начитан и насмотрен, чем, например, советский.
Однако авторы привычно лепят одинаковых людей с формально военным опытом, причем в то, что те еще и суперпрофессионалы, приходится верить на слово. Создателям кажется, что чем больше "профессионализма", тем скуднее словарный запас: поэтому герои разговаривают в течение всего фильма как бы сквозь зубы. Словно не люди, а боевые роботы.
Как можно было бы их очеловечить? Очень просто, даже неловко ссылаться на главный авторитет русской актерской школы, который что–то там говорил про "героя в предполагаемых обстоятельствах". Обстоятельства ведь здесь крайне странные: непонятно, где свои, где чужие, и самым естественным для героев было бы сомневаться. Но именно это и недопустимо сегодня в российском кино. Никто и никогда тут не сомневается: все погружаются в роль, как в водолазный костюм, и делают, как им кажется, "свою работу".
Играй наши актеры в Куликовскую битву или Войну Алой и Белой розы — всегда играют одно и то же: непобедимую силу духа. Но отсутствие рефлексии у героев на войне и лишает такое кино убедительности.