Дом миллионера–поджигателя: как дотошность ревизора сокрушила мощного купца

С четырёхэтажным домом на углу проспекта Бакунина и Херсонской улицы связано сразу несколько историй: одного из самых крупных купеческих состояний Северной столицы, грандиозного жульничества на казённых поставках и, разумеется, история жёсткой конкурентной борьбы, завершившаяся уголовным расследованием. И во всех них главным действующим лицом выступал первый владелец этого здания — Степан Тарасович Овсянников.

Лошадиная фамилия

Степан Овсянников — старший сын известного московского хлеботорговца. Детство его было безоблачным настолько, насколько в принципе оно могло быть у купеческого дитяти в начале второго десятилетия XIX века. Образованием особым отрока не обременяли, но отец с ранних лет начал учить его секретам своего бизнеса, да и природной смекалкой Овсянников–младший обделён не был. Так что, вступив в возрасте двадцати с небольшим лет в права наследства, он оказался достойным продолжателем родительского дела.
В интересах бизнеса молодой купец покинул родную Москву и перебрался в столицу. Теперь его закупочные конторы, расположенные чуть ли не по всей европейской части страны, направляли зерно именно сюда, на Калашниковскую набережную, известную нам сегодня как Синопская.
Петербургское хозяйство Овсянникова было немалым — многочисленные причалы на Неве, амбары и склады (почти 70 построек), а на недальних городских окраинах — мельницы. При этом дела он вёл очень жёстко, не прощая никого из тех, кто становился на его пути, так что вскоре Степан Тарасович стал не просто авторитетным купцом, а законодателем в своём секторе рынка.

Армия платит за всё

Оптовая торговля мукой и зерном была делом выгодным, особенно если речь шла об экспорте, благо Россия оставалась в ту пору страной аграрной, а стремительно индустриализирующаяся Европа готова была потребить столько хлеба, сколько ей в принципе могли предложить.
Но ещё прибыльнее было иметь дело с казной. Был в стране потребитель, готовый приобретать муку по стабильной и очень приятной цене, не зависящей от колебаний рынка, — армия. Даже в самый урожайный год, когда цены на хлеб падали, армейские закупщики не меняли тарифов. А ещё в этой сфере процветала тотальная коррупция, так что можно было сбыть муку самого паршивого качества, получив за неё как за первосортную.
Пробиться к этой кормушке было непросто, удержаться возле неё — ещё сложнее. Но Овсянникову это удалось, так что вскоре его состояние достигло немыслимых объёмов — 12 млн рублей.
До определённого момента купеческих махинаций с казёнными поставками никто не замечал. Напротив, известного коммерсанта, щедро жертвовавшего на благотворительность, всячески привечали: он получил статус потомственного гражданина Санкт–Петербурга, практически уравнивавший его в правах с представителями дворянского сословия, звание коммерции советника, орден святого Станислава III и II степеней, а потом и чин статского советника с личным дворянством в придачу. В общем, всё шло как по маслу.

Дом и сад на Песках

Примерно в это время, в 1862 году, Овсянников и выстроил дом на Песках, в районе не слишком престижном, но тихом и не очень удалённом от набережной — средоточия его бизнеса. Четырёхэтажное здание окупало своё содержание само: помимо обширной хозяйской квартиры в нём было множество помещений под сдачу, арендуемых купцами рангом пониже. Современных, привычных для нас удобств в нём, разумеется, не было: отопление — печное, освещение — свечами или новомодными тогда керосиновыми лампами, а удобства — во дворе. Но выглядел дом достойно, потолки высокие, стены толстые, так что жить в нём было вполне уютно. А ещё радовал глаз вид из окон, выходящих на Малоохтинский проспект, как тогда назывался проспект Бакунина: на пустыре через дорогу на выделенные Степаном Тарасовичем средства был разбит сад, до сих пор сохранивший для нас имя основателя — Овсянниковский.
Всё шло прекрасно ровно до того момента, пока какой–то дотошный ревизор, проверявший армейские закупки, не схватил купца–махинатора за руку. Смелость для этого нужно было иметь, к слову сказать, немалую: Овсянников набрал в столице такую силу, что спорить с ним попросту боялись. Однако обвинение прозвучало, и военному ведомству волей–неволей пришлось реагировать на сигнал. В отношении купца возбудили сразу несколько уголовных дел, и в тюрьме он не оказался только благодаря своим связям. Но вот из списка казённых поставщиков его вычеркнули. Особенно досадно ему было потому, что произошло это практически сразу же после переезда в новый дом и открытия сада. Денег–то на это всё было потрачено немало!

Сколько верёвочке ни виться

Одновременно с этим ужесточили и требования к закупкам муки для армии: смолота она должна была быть исключительно по последнему слову техники — на паровой мельнице, а сырьё и конечная продукция подвергались постоянному контролю. Мельница такая у Степана Тарасовича была — он как раз выкупил её за долги у разорившегося коллеги по цеху. А вот с доверием со стороны власти возникли проблемы.
Чтобы вернуться в обойму, Овсянников взял в долю знаменитого миллионера Василия Кокорева, авторитет которого в глазах властей был непререкаем. И всё вроде бы получилось, но прибыль в итоге оказалась копеечной: молоть зерно на мельнице можно было только для армии, причём исключительно для петербургского гарнизона. Объёмы были невелики, а когда наш герой попытался продать муку на сторону, его снова поймали за руку.
И вот тут Овсянников совершил сразу две ошибки. Сперва он попытался "кинуть" партнёра, продав мельницу, но подзабыл, что на старте, уговаривая Кокорева вступить в долю, согласился взять у того несколько сотен тысяч рублей под залог оборудования. Компаньон, почуяв неладное, заявил, что требует деньги назад немедленно, а не получив их, забрал залог себе. Собственно, в сложившейся ситуации Степан Тарасович Кокореву был уже не нужен. И тогда у купца сдали нервы: он велел мельницу спалить. Разумеется, на этом он снова попался, был осуждён, лишён всех титулов и прав состояния и сослан в Сибирь. А вернувшись спустя 5 лет из ссылки, оставшиеся годы жизни провёл, пытаясь вернуть былое общественное положение. Но тщетно.